|
К началу 60-х годов в Риге было уже несколько десятков
евреев, достаточно открыто проявлявших свой интерес
к Израилю. Они обменивались израильскими книжками, брошюрами,
календарями, изготавливали копии старых книг Бялика
и Жаботинского, собирались вместе, чтобы слушать израильские
пластинки или учить иврит.
Мы с Фаней участвовали в многочисленных встречах такого
рода, хотя нас несколько коробил их салонный стиль,
смешение святого и вечного с проявлениями убогого мещанства,
а иногда — и с самым банальным флиртом.
Большое влияние на мироощущение многих евреев оказали
поимка и суд над Эйхманом, всколыхнувшие с новой силой
воспоминания о такой еще недавней трагедии еврейского
народа. Многие из тех, кто и без того регулярно слушали
израильское радио, в дни процесса не отходили от приемника
в продолжение всего вечера, слушая подряд все передачи.
Примерно в то же время началась в Риге известная теперь
уже многим румбульская эпопея. «Румбула» — это название
маленькой железнодорожной станции в 12-ти километрах
к востоку от Риги. Название это вошло в страшный ряд
таких слов, как Аушвиц, Треблинка, Бабий Яр, Понары.
В сосновой роще около станции Румбула осенью 1941 года
немцы при ревностном участии латышей уничтожили население
Рижского гетто. Девять гигантских могил приняли в себя
почти пятьдесят тысяч жертв. Место это оставалось совершенно
заброшенным и почти никому не известным. Наконец, группа
евреев взялась за приведение в порядок этого братского
кладбища. С помощью Беллы Мартинсон, чудом уцелевшей
и выползшей из одной из этих могил почти за двадцать
лет до описываемых событий, они разыскали место. Могилы
выделяла лишь особенно густая и высокая трава, разросшаяся
на них.
Поначалу группа была немногочисленна. К ней относились
юрист Гарбер с женой, инженер Гец, юный, пламенный и
непокорный Марик Блюм (сменивший впоследствии в Израиле
фамилию на очень подходящую ему — Лапид, что значит
— факел), архитектор Рахлин с сыном (этот умный, пылко
влюбленный в Израиль мальчик был впоследствии жестоко
травим советской тайной полицией и трагически погиб),
художник Кузьковский (ныне покойный), Эзра Руссинек
и другие.
Истинной душой и движущей силой всего начинания был
Самуил Цейтлин, которого все знали под именем Буби.
Буби был связан с сионизмом еще будучи юношей, до того
как Советы пришли в Латвию. Потом он воевал в составе
Красной Армии, был искалечен, прямо в госпитале его
арестовали и водворили в лагерь на долгие годы. Вернувшись,
наконец, в Ригу, Буби оставался холостяком. Он работал
зубным техником, что, не очень обременяя, обеспечивало
ему скромное существование. Он знал всех и вся, просиживал
в гостях у друзей и знакомых чуть ли не до рассвета,
рассказывая без конца лагерные истории, споря на актуальные
еврейские темы и опустошая за ночь целую бутылку водки.
Он слыл большим чудаком, потешался над всеми, в том
числе и над самим собой. Он ходил в изодранном в клочья
пальто, поддерживал трогательные отношения со своими
бывшими коллегами по лагерю, включая каких-то попов.
Но при всех этих чудачествах он умудрялся помогать десяткам
еврейских семей, распространять сотни еврейских книг.
Румбула стала делом его жизни. Он старался добиться
максимально возможной поддержки советских властей и
чудом выманивал у них решения, узаконивающие строительство
мемориала, и даже деньги.
Работы в Румбуле стали еженедельными. Теперь каждое
воскресенье собиралось несколько сот людей, среди них
множество совсем юных мальчиков и девочек, родившихся
уже после войны. Прокладывали дорожки, очищали место,
таскали землю. Царила удивительная атмосфера солидарности,
братства, духовного подъема. Поначалу меня очень угнетало
пребывание в этом страшном месте, где на каждом шагу
земля исторгала то кость, то детскую туфельку. Скрип
качаемых ветром сосен оборачивался для меня стонами
расстрелянных. Даже придя домой, я долгие часы не в
состоянии бывал вернуться к обычным делам. Таская тяжелые
носилки со щебнем, я думал о том, с каким восторгом
я делал бы это, если бы мы вот так, в кругу братьев,
строили не кладбище, а, например, синагогу. Меня поражало,
как могут эти нежные, с еще не пробившейся бородой мальчики
распевать песни, находясь в этой роще смерти и отчаяния,
а иногда даже беззаботно грызть яблоки, стоя прямо на
могиле... Но постепенно я привык, научился подавлять
свои переживания, а то, что эти мальчики, работая здесь,
быстро прогрессируют в своих еврейских чувствах и устремлениях,
представлялось мне серьезной компенсацией за трагедию
гетто и лучшим памятником погибшим.
Закончив работу, люди собирались вместе. Кто-нибудь
прочитывал или пел заупокойную молитву, другой говорил
краткую импровизированную речь, третий читал свои стихи.
От раза к разу речи становились смелее. Дух румбульских
воскресений довлел над многими семьями в Риге, а постепенно
— через родственников и друзей — стал распространяться
и в Москву, и в Ленинград.
Не потребовалось много времени, чтобы Румбула привлекла
внимание властей. Отныне мы работали под пристальным
надзором не только тайной, но и явной милиции, а также
групп курсантов военных училищ. Митинги после окончания
работы разгонялись. Самодельные монументы на могилах
— вроде появлявшегося снова и снова огромного маген-давида,
опутанного колючей проволокой, — немедленно уничтожались.
Особенную бурю вызвала попытка установить надгробный
камень, на котором было написано на идиш: «Ди карбонес
фун фашизм» — «Жертвы фашизма». Власти требовали, чтобы
надпись была сделана по-русски и чтобы погибшие именовались
«советские граждане». Говорили, что по этому поводу
в Ригу выезжала из Москвы специальная идеологическая
комиссия Центрального Комитета коммунистической партии.
На уже готовый камень с еврейской надписью был наложен
арест. Однако Буби с друзьями ночью выкрали камень из
мастерской, установили его на подготовленном месте и
сфотографировали. Назавтра фотографии эти появились
в заграничных газетах, и власти решили отступить.
Камень этот стоит и поныне.
Два раза в год — осенью, в годовщину уничтожения гетто,
и весной, в годовщину победы над Германией, — на Румбульском
кладбище стали собираться тысячи евреев. Власти то разгоняли
митингующих, арестовывая выступавших, то устанавливали
вокруг вопящие громкоговорители так, что ораторы не
слышали собственного голоса, то оцепляли всю рощу, вводя
в нее танки и пушки, и всем пытавшимся приблизиться
говорили, что тут происходят военные учения.
Во всех случаях, однако, власти оказывались в проигрыше:
их противодействие разжигало чувства даже самых равнодушных.
Несомненно, что Румбула была одним из важных факторов
в пробуждении «молчаливых евреев» Советской России,
пробуждении, приведшем впоследствии многие тысячи из
них к эмиграции в Израиль
|
